Если я знаю, что ты придешь, я могу ждать тебя сколько угодно.

Приятно, когда тебя помнят.
Не вычеркивают из жизни, потерявшись во временном потоке. Не выкидывают из головы, заполнив ее чем-то более важным. Ждут писем, звонков и сообщений, несмотря на мелочные или серьезные обиды. Напомнить о себе – это не самое большое дело, но какое счастье знать, что потерявшиеся элементы твоей мозаики на самом деле не потерялись вовсе, а просто прятались, таились и ждали подходящего момента, чтобы однажды заполнить собою пустые слоты. Восстановить незавершенную картинку и через энное количество дней, недель или месяцев снова оставить тебя наедине с самим собой – скучать по тем людям, которые не могут находиться рядом двадцать четыре часа в сутки. Правда тяжела и грустна: никто не имеет возможности составить компанию длиною в вечность. По сути, все мы невероятны одиноки, даже при наличии пары-тройки близких друзей, в чьих силах приехать поздно ночью и вытереть слезы с лица того, кто им небезразличен. Подруга из университета обзаводится семьей, и ей не до твоих переживаний больше; знакомая со времен юношества уходит с головой в интересную работу, и ей нет резона каждую секунду думать о том, что доля ее внимания для одинокой души – тебя, то есть – это лучшее, о чем можно мечтать.
В какой-то момент обо мне все забывали. Родственники, предметы симпатий, близкие друзья и далекие знакомые. Говорят, какой бы сильной ни была привязанность к человеку, мы все равно посвящаем девяносто процентов собственных мыслей и действий самим себе. Здоровая доля эгоизма присутствует в каждом, и невозможно любить ни одно существо на планете сильнее, чем то, внутри которого заперто твое сознание. Из этого следует вывод: либо мое имя – долой из головы, потому что всем друг на друга плевать, либо дело именно в том, что со мной слишком трудно идти рука об руку дни и ночи. Проблема во мне. Причем я склоняюсь ко второму варианту, но не из-за противоречивого чувства «я пропащая женщина», а потому что я очень сильно хочу верить в лживость первого утверждения. Никогда не пойму, как можно любить себя больше, чем тех, кто тебя окружает. Я ни разу не относилась к себе с достаточным уважением и трепетом, которым полны мужчины и женщины, вьющиеся вокруг. Один желает стать суперзвездой, другой – найти любовь и создать крепкую семью, третий рвет когти ради одного единственного шанса выбиться на новый уровень. Они борются за воспитанную своими силами личность, развивают ее и проталкивают дальше, потому что хотят для себя лучшего будущего. Их не должны интересовать нужды других. А Чарли Эндрюс… Что она делает? Я помогаю больным и угнетенным – словом и делом, финансово и морально, далеко и близко. Мне абсолютно плевать, куда двигаться, но я не позволю выбрать неверную траекторию движения другу, родственнику или просто хорошему человеку. Наверное, в этом и кроется разгадка: некоторых людей я люблю больше, чем себя, и всегда огорчаюсь, когда начинаю понимать, что они ко мне не чувствуют то же самое. Они не чувствуют этого ни к кому, кроме себя. Стабильная установка семи миллиардов жителей планеты Земля. Я не приветствую такую стабильность.
Вряд ли Мейн ценил мою жизнь так же высоко, как собственную. И все-таки приятно… когда тебя помнят. Вернее сказать – вспоминают. Он – первый человек (демон?) за последние несколько лет, устроивший сюрприз глупой, бедной и бесперспективной Чарли. Той, которую когда-то называл снежной королевой, хотя я не совсем понимаю, в чем между нами сходство. Я с улыбкой принимаю легкие, воздушные комплименты; смущенно опускаю глаза, темный локон проворно падает мне лицо и закрывает его добрую часть. Я поправляю его холодным бледными пальцами, отмечая про себя, что раньше мои волосы были намного мягче. Глаза – зеленее, улыбка – радостнее, косточки не выступали сквозь тонкую кожу. Да раньше чего только ни было.
Пейзаж вырисовывается чудесный. Я без особого энтузиазма наблюдаю за ветром, перебирающим маленькие веточки, словно кавалер пальцы любимой дамы; за голубями, принимающими контрастный душ при помощи лужи – вон как нахохлились, прямо будто лопнут через две секунды; за мрачными зданиями, впитавшими дождливость и легкий холодок городок, и за перемещающимися за окнами фигурами, которые поливали цветы, танцевали вальс или ругались; за выражениями лиц, подобных глубокому коматозу: взрослые глубоко уходили себя, поддавшись порывам лирики, перемешавшимся со свободным ветром, а дети, такие далекие от реального мира, улыбались во всю и подскакивали от нетерпения. Хотелось подойти к ним и сказать: молодцы, вы всё правильно делаете. Мы, взрослые, зависимы от погоды, финансов, политической ситуации в стране и других вещей. Нам бы хотелось всегда быть такими, как вы, конечно, но рано или поздно нас всех настигает бремя серьезности. Не убежишь от него и не скроешься.
– Что это? – смотрю на Мейна с неприсущим мне лукавством и, аккуратно взяв пакет, заглядываю внутрь. Светло-розовая ткань, даже персиковая, заполняет собой пространство, слои залезают друг на друга, словно коржи на торте. – Ого… платье… – растерянность чувствуется в каждой букве. Я захватываю наряд одними пальцами и слегка приподнимаю. Ровно настолько, чтобы его часть оказалась над ручками пакета. Ничего себе, какое длинное! Прямо до пола! – Я таких лет сто не носила, – были ежедневные легкие платьица, были и деловые, но вечерние… куда мне их надевать? На работу в фотостудию? На детскую площадку, где Пейдж носится, как угорелая? В супермаркет? Смешно. Ей-Богу, смешно. – Что ж, ладно. Я сделаю исключение. А где мне переодеться? – главное, чтобы не на улице. А то я знаю их, этих демонов. Любят издеваться над наивными волшебницами и наблюдать за тем, как распространяется реакция посредством мимических выражений.
Расскажи, как ты сейчас... То есть в красках, с яркими эпитетами и воодушевленными описаниями? Было бы о чем рассказывать. Скучная скука, покрытая невероятной скучищей, – описание, достойное каждого моего дня. Интроверты – очень скучные ребята, поверьте мне, с ними легко удавиться от однообразия и вяло текущих будней, приправленных чисто житейскими делами. Рассказать, как я сейчас? Как всегда была и всегда буду, но это не та информация, которую Мейн хотел бы услышать.
– Вот оно как… – румянец снова красит молочно белые щеки, ямочка на левой щеке прорисовывает четче прежнего. Я тоже хочу сказать, что скучала, но в тот момент, когда слова почти срываются с моих уст, интровертивный блок меня останавливает. – Знаешь, все хорошо. Мне иногда кажется, что я привыкла к переездам и не могу без них существовать, поэтому с новой страной ко мне приходит новое желание что-то делать, – медленно опускаю платье обратно в пакет, поднимаю взгляд на Арестоса и облизываю нижнюю губу. Она с привкусом гигиенической помады. – Дом большой и уютный, друзья… даже не знаю, кого можно считать настоящим другом, кроме твоей дочери. Я, наверное, не тот человек, который сходится с людьми до неприличия близко... да ты и сам понимаешь, – близость устанавливается путем обоюдной откровенности: действует принцип «ты – мне, я – тебе». С этим принципом у нас кардинально различные взгляды на жизнь. Как бы объяснить без лишних заморочек… Помните, я говорила о том, что уповаю на второй вариант? Вариант, где меня забывают из-за того, что со мной сложно? Да, выкидывают из головы, а еще не сближаются: мой внутренний мир не терпит посягательства на него. Я не защищаю его до пены у рта, честно говоря, просто не понимаю, какой смысл узнавать обо мне информацию от рождения до нынешних лет. Я взрослый человек. И я научилась справляться с проблемами, не нагружая ими других. Теперь я просто не понимаю, как может быть иначе. – Дочь растет, Панда приходит в себя, работа работается. Всё-всё, хватит обо мне. Не хочу, чтобы ты умер от скуки, – неопытная улыбка снова озаряет мое лицо. Попытка пошутить засчитана? – Давай, расскажи мне, как живешь и… что задумал. Обещаю слушать внимательно.
Клянусь смотреть с благодарностью.
Присягаю не пропускать мимо ушей ни единого слова.
Даю зарок находиться рядом так долго, как ты позволишь.
Мне даже проще не разговаривать. Я всегда видела смысл только в молчании.